Начало марта. Поезд, пассажирский поезд. Едем. Несколько часов полудремы и сна, и, не самый крупный город центральной России встречает нас обильным снегопадом и внушительными, ослепительно-белыми сугробами.
Мой коллега, старший многоопытный товарищ, замечательный музыкант, автор джазовых произведений, преподаватель, мультиинструменталист (музыкант умеющий играть на множестве музыкальных инструментов), а в этот раз, играющий на безладовой бас-гитаре, музыкант с которым, в общем, у нас случился дуэт.
Знакомьтесь – месье Шуран. Нет-нет он не француз, ему просто нравится, когда его называют этим именем. Когда-то давно приехавший из Центральной Сибири в Москву, может как и я когда-то из Якутии, в поисках большего и нового, стал надолго жителем столицы.
По дороге к пункту назначения и месту выступления месье Шуран был немногословен. То ли по природе своей, то ли потому, что ему хотелось подремать перед работой. Развлечение в начале пути у нас было стандартное, как и у большинства Российских граждан передвигающихся в плацкартном вагоне – поесть. Съели жареного цыпленка в лаваше, и запили его горячим чаем. Чай обязательно в пакетиках, иначе поездка теряет смысл. События, если они не происходят, и из-за не наступления которых путешествие в поезде для некоторых людей становится скучным, в нашем случае состоялись, но уже на обратном пути и глубокой ночью. В принципе тоже ничего выдающегося – немного алкоголя для снятия напряжения и волнительно-взъерошенного состояния после концерта, практика в музыкальной среде распространенная. Просто у некоторых представителей музыкального сообщества это входит в привычку и перерастает в болезнь, но в нашем случае пока всё под контролем. Хотя, не частые выступления, наверно, отдаляют от нас границу перехода.
Где-то за полтора месяца до поездки, Пётр, так в миру зовут месье Шурана, предложил посетить с концертом замечательный русский город. Сказав мне, что там есть место, где к нам отнесутся благосклонно, где его, месье Шурана, знают и доверяют ему. Начали репетировать. Подготовили два отделения. Созвонились с принимающей стороной. Назначили дату и время. Стали обладателями счастливых железнодорожных «купонов». И вот мы в поезде. Программу исполнения произведений, естественно, составили под стук колес.
Счастливых железнодорожных «купонов»? Да, иногда наступает момент, короткое мгновение. И осознание этого момента догоняет позднее, когда ты думаешь, что ты отчего-то был счастлив. Когда всё в порядке в семье, дома, с родными и близкими. Когда есть любимая профессия, и она приносит моральное и материальное удовлетворение. Но, я, этих минут счастья, опасаюсь. Думая о том, что вот теперь что-то нехорошее должно случиться. Вернее так, возникает внутреннее напряжение и предчувствие скорого наступления чего-то не очень приятного, а может даже и трагичного события.
Всю дорогу наш поезд сопровождала снежная буря. Мы не застряли. У нас был чай и вагонный топчан, на котором можно было успеть увидеть пару снов. Что и было с блеском исполнено. Поезд не занесло, и он не остановился в ожидании расчистки путей от сугробов. Хотя за окном можно было с трудом разглядеть сквозь снежную пыль даже деревья вдоль путей. А в Москве предусмотрительно объявили штормовое предупреждение. Зима нехотя пятилась, и не желая уступать обжитые места, закружила всех и вся на добрых 300-500 км, а наш Воркутинский, будто сговорившись, сопровождал её, двигаясь вместе с ней на север.
Если в каждом виде искусства существуют свои правила, формы, традиции и новаторство, жанры, стили и направления, человеческий талант и гений и т.п., то джаз — это всё вышеизложенное вдвойне плюс импровизация, т.е. изложение мысли и эмоций музыкальными средствами здесь и сейчас. Лучшие представители этого вида искусства –«акробаты-эквилибристы», музыкальные интеллектуалы играют легко, виртуозно, непосредственно, и «заставляют» публику немедленно реагировать и участвовать взрывами аплодисментов после импровизации. Или же исполнители «маскируют» известные темы вначале, тем самым предоставляя возможность угадать слушателю, какое произведение будет исполнено сейчас, и, когда публика узнаёт музыкальную тему, она немедленно реагирует аплодисментами или доброжелательными выкриками. В каком-то смысле джаз — это действительно свободное искусство свободных людей. Хотя факт известный — зерна этого искусства посеяны на негритянских плантациях Америки.
И публика на джазовых концертах это самый непосредственный, если не главный участник.
— Ну и что из этого следует? — Спросит уважаемый читатель.
Да, по большому счету ничего не следует, кроме обычного желания, обычного человека, попытаться соответствовать тому, чем увлеченно занимаются многие из нас – творчество.
Следует творчество. Услышать свой голос, свою струну, увидеть на спортивном табло заветные цифры, к которым стремился всю жизнь, увидеть фотографии с границ нашей Галактики, и восхищаться уму, и удивляться терпению тех, кто запустил этот «фотоаппарат» в космос. Или затаив дыхание, проглатывая свой пульс вместе с теми, кто опускается в глубоководном аппарате на дно океана, смотреть в монитор и вслушиваться, ожидая появления сигнала из бездны. Дети, дети гор, морей и океанов неизвестности, послушные и строптивые, упертые странники, самые умные и безумные в нашей реальности, создавшие религии и науку, и свято верующие в свои и чужие иллюзии, созидатели и разрушители, безобразные и прекрасные взрослые дети. Здесь всё личное!
Мой отец ведет дневник, и, хотя прибаливает, но старается держать себя в хорошей физической форме – делает зарядку и совершает длительные пешие прогулки. Мать часто плачет от того, что редко видимся, и может быть еще от того плачет, что жизненные обстоятельства выше её терпения и всё лучшее, чего хотелось в жизни, находится на другом корабле, держащем курс по направлению совсем к другим берегам. Как бы там ни было, но родительскую заботу я постоянно испытываю. Именно испытываю, потому, что уже, казалось бы, давно вырос и должен сам всем помогать, но судя по действиям моих родителей, мои намерения для них не актуальны. У меня есть старший брат, благодаря которому и началось мое путешествие в миры музыки. Брат играл на гитаре и крутил на магнитофоне «Яуза» бобины с пленками, на которых, естественно было много разного – и поп-, и, -рок музыка, и наша и зарубежная. О существовании слова «джаз» я узнал немного позднее. Однажды, где-то лет в шесть-семь, я тоже решил перебрать струны. Брат решил по-простому: — «Хочешь играть – занимайся, я тебе покажу аккорды. Не хочешь – инструмент в руки не бери, если возьмешь — получишь …, накажу». Но мне нравилось заниматься гитарой, и я никого не боялся, и брата в том числе, и часами сидел и учился потому, что это был пропуск в другие миры. И я оказался по собственному большому желанию в музыкальной школе. Потом музыкальное училище. Потом путешествие во взрослую жизнь – поиск заработка и места проживания. Постоянный выбор – каким способом зарабатывать, и, часто не в пользу музыки. И вот уже женат — семья, дети, и…. и заботы. И всё равно ничего не кончается — и хочется играть, и сочинять, и зарабатывать любимым делом. И опять, и снова — выбор. Клубы, рестораны, корпоративы, банкеты, и исполнение чужой, но популярной музыки. И всё реже концерты, где я мог бы исполнять свои песни и играть свою музыку. И конечно же мысли о том, что наши мечты, нас порой, приводят к непростому существованию в реальном мире. И я согласен с тем, кто сказал, что жизнь сама по себе – это опасная штука.
Миллионы, или миллиарды человеческих судеб разбросаны во времени голубой планеты. Моя судьба, и судьба моей семьи, моих друзей, и судьбы наших современников обязательным образом уже соприкоснулись со временем планеты и тем пространством, где находится всё. Стремление зафиксировать свое существование, в любой сфере деятельности, для человека, у которого одной из основных черт и движущей силой является творчество – это следствие. В истории человечества есть просто невероятно-удивительные способы фиксации и проявления творчества в самых тяжелых и невыносимых условиях жизни, хотя такие условия с легкостью находятся и в современном мире. Пример? Когда вокруг слезы, кровь, война, отчаяние перемешанное с обезумевшей злостью. Когда тело измождено, а мозг закипает и отыскивает в своих глубинах то, что мы называем духовностью.
Иногда нам кажется, что нам кто-то подсказал что написать, сочинить, придумать. Нет. Никто не подсказал. Вернее, всё то, что успела впитать в себя личность, изучая и погружаясь в знания предыдущих поколений, вдруг, выплескивается и преобразуется: в страницы книг, схемы-чертежи, рисунки, художественные полотна, химические таблицы, в невероятно малые и необъятно большие величины, частицы и тела, в извлечение энергий различного происхождения и многое другое, и конечно в молитву, и даже в ноты. Эта «подсказка» — наша человеческая привилегия. Это творчество.
Вся тормозная магистраль поезда, а вместе с ней и наш вагон заскрипел как пластиковая китайская машинка, которую вздумал разобрать ребенок. Поезд остановился, и будто для тех, кто не осознал важность остановки, зашипел: «При-и- и-и-еха-ли..». На выходе из вагона мы вдохнули в себя терпкий запах мазута, а вслед за ним в ноздри ворвалась зимняя свежесть только что утихомирившейся снежной бури. Снег чистый, белый. Пассажиры, протаптывая новые тропинки, потянулись к привокзальной площади.
Мы сделали несколько шагов и остановились.
— Я не п-п-понял? А где о-о-оркестр? М-м-м-музыка где? — Пошутил месье Шуран.
Фразу про оркестр он сказал особенно громко, так, что на нас одновременно обернулись, и оценивающим взглядом окинули двух чудаков с гитарами как минимум персон пятнадцать, задержавшихся у нашего поезда пассажиров.
Мой коллега громко говорил, и тому была веская причина.
После не так давно перенесенной болезни у месье Шурана случились три самых плохих для любого человека осложнения: паралич правой стороны тела, частичная потеря слуха и в придачу глубокое нарушение речи – заикание. С последним нарушением, не певцу, в общем, жить можно. А вот с двумя предыдущими музыканту – инструменталисту, ну, почти приговор. Приговор, но только, как оказалось, не для месье Шурана. Говорят, он долгое время молчал. Потом еще дольше восстанавливался. Занимался, преподавал, бросил курить, и лишь раз в год или два у него происходил срыв в виде алкогольного запоя. С чем, как и подобает настоящему сибирскому мужику, который, не приклоняется под нависшими тяжелыми обстоятельствами, будучи заточённому в бетонные символы мегаполиса, проявлял не заурядную стойкость и боролся с помощью долгих велосипедных и пеших прогулок, а также каких-то маленьких таблеточек, очевидно помогающих преодолеть абстинентный синдром. А в летнее время месье Шуран ездил исключительно на велосипеде, на работу в музыкальную школу, от Мосфильмовской до Таганской, и, разумеется обратно, игнорируя метро принципиально.
В середине нашего знакомства месье Шуран пережил два удара судьбы. Его жена заболела. Диагноз – рак. В моей памяти застряло лишь несколько эпизодов связанных с его женой, вернее, то время когда она болела, медленно умирала и когда он её хоронил. Через полгода после смерти жены умерла их любимая собака, с забавным именем В`елик, надо полагать этимология этого слова ведет к слову «велосипед». Я тогда подумал про то, что у меня подобные события впереди и надо быть к этому готовым, если можно конечно так выразиться, да и слово «готов», в этом случае, скорее имеет отношение к словосочетанию «что делать» или «как теперь жить», попади я в подобные обстоятельства.
— Н-н-нас обещали встретить, н-н-на м-м-машине. – сказал месье Шуран.
Мы повертели головами. Ни музыки, ни оркестра, ни машины со встречающим не обнаружили.
— Может позвонить надо. — предположил я.
— Угу.- откликнулся месье Шуран.
Он достал мобильный телефон, набрал номер, крепко прижал к уху аппарат и одновременно провалил свой взгляд во внутрь себя дожидаясь ответа на том конце.
-Алло! Слава! Мы приехали. Ага. Д-д-д-да на вокзале. К-к-какой? Ага. Л-л-ладно. Остановка а-а-какая? А-а-а-а. Хлебзавод. Ну ладно. Д-д-давай.
Ясное дело, что никакого оркестра с музыкой, и цветами, и машиной не будет. Нет, будет конечно, но только, как говорится «в последний путь». По крайней мере в этой жизни точно. Да и то, чтобы с музыкой — надо заслужить. Пенсия, внуки, уважение, ордена, последний путь — это всё еще впереди,- подумал я.
Внутри меня пробежал холодок. И смешинка-грустинка от собственных мыслей намеревалась перерасти в серьезные философские размышления, как вдруг …
-Ребята, куда ехать? Такси.- сказал седовласый, круглолицый, местный «извозчик».
-Хлебзавод.- выпалил я.
-Н-н-не, не н-н-надо,- выдавил месье Шуран, пытаясь прервать нашу возникшую беседу с таксистом, — Н-н-не поедем. П-п-пошли, п-п-п-ошли.
Таксист внимательно посмотрел на нас обоих, очевидно ожидая положительного решения своего вопроса. Ну а в конце наших мимолетных переговоров, уже почти безучастным взглядом, он проводил нас к троллейбусной остановке. Я обернулся, наши взгляды с таксистом пересеклись, я слегка пожал плечами, пытаясь тем самым показать, что я-то — не против, но вот мой коллега, категорически — не за.
— Д-д-да здесь близко, м- м-м-минут т-т-тридцать пешком. М-м-можно в-в-вообще прогуляться, я к-к-когда-то здесь ходил, т-т-только давно, з-з-забыл чуть-чуть. Летом х-х-хорошо-бы, прошлись, г-г-город посмотрели-бы. – заключил месье Шуран.
-Ну, да,- согласился я, — хорошо бы летом, но ведь сейчас, еще не лето, можно было и на машинке доехать, уж за стольник бы, точно, довез, до этого хлебзавода. – всё угрюмее, с каждой последующей фразой произносил я.
Мне явно хотелось комфорта, а для моего спутника очевидно комфорт, в этом случае, означал несколько другую конструкцию, быть может, это ощущение движения: крутишь педали велосипеда; шагаешь по тропинке городского парка и по узким улочкам старого города; наматываешь пешие километры по проселочным дорогам; и, то, когда ты принадлежишь самому себе, собственному выбору маршрута, желанию двигаться куда хочешь, на чём хочешь, и чувство собственной личной свободы пока ты дышишь.
Мы водрузили на свои плечи гитары, сумки, и стали вслух рассуждать, где, может остановиться троллейбус, который довезет нас до остановки «Хлебзавод».
В джазовом центре, нас, как полагается, встретила любезная женщина-вахтер, и сообщила, что нам нужно пройти на третий этаж в кабинет директора. Мы вошли в кабинет.
— Петя, молодцы! Как добрались? Ну, молодцы! Вячеслав, Вячеслав Сергеевич. — скороговоркой представился мне директор кабинета, и как я чуть позже уже догадался — директор джаза в этом городе. Я и месье Шуран обменялись рукопожатием с директором, оставшись стоять посередине кабинета.
Вячеслав Сергеевич продолжил.
— А я не смог, извините, к сожалению, встретить вас, дела, сами понимаете, да еще этот снегопад, да еще неприятности с нашим секретарем. Милая, образованная женщина, интеллигентная, а на нее матом вышестоящий, так сказать орган. Я её пока успокаивал, да еще этот снег, лёд, надо убирать, все звонят, дел – не-в-про-во-рот! Интервью на радиостанции с утра, на концерт ваш приглашал, сказал, что из Москвы к нам замечательные музыканты едут. Народ будет! Люди теперь звонят, контрамарки спрашивают! Потом в администрацию надо было. Вы располагайтесь! Чай, кофе? Это мы с Вами, молодой человек, еще не знакомы, — обращаясь ко мне говорил директор, — а с Петькой-то мы уж давно. Петь, бери кружки, сахар. Тут пару печенюшек у меня осталось. Угощайтесь, ну вот видите, как есть. Как сам, Петь? Как добрались?
— Д-д-да н-н-ннормально добрались . – ответил чуть смущенный Пётр.
— Да, спасибо, отлично доехали. – поддержал я.
— Знаете ли, к нам разные музыканты приезжают. – беря на себя инициативу ведущего беседы, начал директор, — Вот Петю мы знаем. И мы его уважаем, классный музыкант, что там говорить. И с нашими он играет частенько, с местными. Да Петь?
Месье Шуран одобрительно кивнул. Директор перечислил несколько имен местных джазменов.
— А недавно к нам молодые, классные ребята из Прибалтики приезжали, — не останавливаясь излагал свою мысль Вячеслав Сергеевич, — Знаете, ведь бывают музыканты, и играть-то толком не умеют, а требуют многого. Дорогу оплати им. Да еще чуть ли не купе подавай. И за концерт, тоже будь здоров попросят. А где я деньги найду? Они же с неба не падают. Вот приходиться зарабатывать, как можем. Мы же стадионы не собираем, не попса ведь. Я тут с утра до ночи колочусь. Ну, ничего, нормально. И преподаем, и записываем, и концерты. Выживаем. Эти ребята, из Прибалтики — молодые, талантливые! Представляете, сами добрались до Москвы, а уже до нас просто в общем вагоне! Ну, я им, разумеется, оплатил от Москвы до нас, как полагается, туда и обратно. Ведь чем хороша молодость? Ну, сами понимаете, было бы желание, а уж куда приложить найдется. Молодцы! Молодцы они! И играют прилично! И звезды у нас тоже бывают. Джаз ведь далеко не массовое увлечение. Вот, я и говорю, ребята, если хотите чтоб вас кто-нибудь послушал, приезжайте, но денег у меня не много. И вовсе не обязательно говорить, всем подряд, сколько я вам заплатил. Вот например прошлый раз был у нас…
И Вячеслав Сергеевич поведал нам о нескольких событийных мероприятиях проходивших в городе, в которых принимали участие весьма известные музыканты-джазмены нашей страны и даже музыканты из других стран мира. Во время этого увлекательного рассказа я подумал, что напрасно мы с месье Шураном взяли билет в плацкартный вагон, что проще было бы доехать в общем, или лучше вообще прийти пешком, как Ломоносов, тогда была бы уверенность в том, что за этот поступок к нам отнесутся благосклонно, и даже, придут на нас посмотреть и послушать. Я даже был готов сравнить себя с героем рассказов Ильфа и Петрова, и отождествить наш приезд с «пробегом по бездорожью» или даже с «шахматным турниром» великого комбинатора. Мое предконцертное волнение увеличивалось. И мысли о «ни кому не нужном джазе», о великом искусстве Джаз, перемешивались в моей голове как в стиральной машине с разговорами директора: кто сколько стоит; кто согласился или отказался; о том, что он, директор, лично знаком с живой легендой из Кентуки, джазменом- преподавателем и новатором, известным всему миру своими джазовыми пособиями по импровизации и не только; про предстоящее празднование Дня города и серьёзность этой даты; про асфальт, который возят под окном, «готовясь», очевидно каждый по-своему ко Дню города. И мне по этому поводу захотелось переакцентировать известный афоризм – «будет День(города), будет пища-ща-ща-ща. Щ-щ-а…. Ща!!!». Ща ребятки. Ща навозим асфальтику. Так. Подрядик. Госзаказик. Ага. Давай-давай. Отлично! Так, сколько? Ага нормально. Наверх. Себе. Так, надо чтобы детки в порядке, родственники. Лучше чтобы всё за границу. И этому «сколько» за кордоном будет уютнее, и мне надежнее. И детки-котлетки чтобы за границу ехали, и поучиться, ну и вообще так лучше будет. И родственников не обидеть бы. В общем всё в дом. Свой. Свой дом.
Помните? «Наш дом – Россия!»
Действительно, всё логично и даже кажется бесхитростным, и таким родным, отеческим. И русские классики литературы, обо всём этом, уже давно написали – воровство, бездорожье, нищета и безграмотность. Сегодня конечно иначе, местами. Одни технологии всех и вся, чего стоят. Не говорю о машинах и механизмах, космической и мобильной связи, и, интернете – вершине коммуникации людей. Но, вот это бесхитростно-отеческое, как будто паразит какой, грызет нещадно наше теле народное. А мы живем! Копаемся и живём! Уже чаще нас закапывать стали, раз — и нет два миллиона человек, но мы еще о-о-о! Эх, раззудись плечо! А ну, подвинь-сь….
Мои мысли растеклись как оттаявшее мороженное, как холодец на блюде в Африканской пустыне. А тем временем директор джаза средней полосы России, пытался как можно интеллигентнее принять у себя, в своем Джазовом доме, приблудившихся случайным случаем ребяток. А то, что нам на двоих 1оо лет, а если точнее одному-60, другому-40, так в этом мы сами и виноваты. Или надо было активнее двигать себя, и, как нынче модно говорить, быть эффективным или успешным. А вариантов решения, как всегда, немного – или надо было лучше учиться, или заняться другой оказией. А может истина как всегда – в середине. А может наоборот, мы нашли эту середину, и дом, и директора дома и директора джаза.
— Ребятки, у нас сегодня насыщенная программа, — продолжал Вячеслав Сергеевич, — вы обустраивайтесь пока, потом звук попробуете, инструментики проверите, переодеться можете здесь. А после концерта я ужин организую. У меня есть одно местечко, я им музыку приличную приношу, просвещаю так сказать, там уютненько.
Директор снял трубку телефона и немного погодя произнес.
– Алло! Мариночка, это Вячеслав Сергеевич, Городской Центр…. А! М-м-м -да, узнали, очень приятно! Добрый день! Я к вам сегодня часиков в десять с ребятками подъеду. Да, столик. Трое. Как всегда, ну да. А рыбка есть? Да, спасибо огромное. Да, салатик. Ну, ничего, можно картошечку. Ну и попить что-нибудь. Да, сок подойдет. Ха-ха. Ну, Вы же знаете, я не выпиваю. Ха-ха. Хорошо! Хорошо. Спасибо. Благодарствую Мариночка, до вечера.
Вячеслав Сергеевич положил трубку, и, посмотрев сначала на месье Шурана, затем на меня, спокойным голосом произнес. – Ну вот, господа, нас уже ждут после концерта в ресторане. Я, как и обещал, накормлю вас! А! Чуть не забыл. Ребятки, билетики мне ваши дайте, пожалуйста, я пока посчитаю, что у нас тут выходит.
Мы с месье Шураном засуетились, и, покопавшись, протянули директору железнодорожные билеты. Недолго изучая наши проездные документы на поезд, Сергеевич не спеша произнес.
— Ага, плацкартик, ага, минуточку, так…, — покряхтев, он продолжил, — Ну, пока я вам только часть могу вернуть, а остальное после концерта. Договорились?
Мы послушно кивнули головами.
Саунд-чек или по-русски попросту настройка звука, прошла в штатном режиме. Зал небольшой, мест на 40-50. Хотя, Сергеевич успел рассказать нам, что на одном концерте этому залу пришлось вместить в себя более сотни зрителей. На наше выступление пришло, наверно столько, сколько и должно вместиться людей в это помещение, так, чтобы без ажиотажа и давки, и как нам любезно сообщил Вячеслав Сергеевич — лишних билетов не осталось.
Сама аппаратура и её звучание были достойными. Концерт начался со вступительного слова Вячеслава Сергеевича, а через несколько минут, мы с месье Шураном извлекли первые звуки, аккорды, потом потекли мелодические линии, и всё это превращалось на глазах у внимательной публики в музыку. Что-то было более удачно, что-то менее, но уж точно очень искренне исполнено.
Зал, в котором мы выступали, был обычным опрятным кафе, подготовленный скорее для одновременного прослушивания и потягивания коктейлей или пивка, и быть может кофе, но уж точно не для поедания бизнес-ланча, или шумной встрече приятелей на ужин под джаз. Мне так показалось сначала, в тот момент, когда я увидел небольшое количество столиков, небольшую барную стойку, и внушительную, по сравнению с оставшимся пространством сцену, на которой величественно разместились — рояль, барабанная установка и несколько комбиков для гитар. Я подумал — значит сюда приходят послушать. И я не ошибся.
Публика, пришедшая на наш концерт, была настолько внимательной, что мне в какой-то момент показалось, что мы выступаем на сцене зала консерватории или зала им.П.И.Чайковского, тот, что у Маяковской в Москве, и при всем при этом играем исключительно классику. Меня, конечно, это обстоятельство начинало наводить на размышления типа: «Может у нас получается не очень», или «может здесь собрались истинные знатоки джаза или исключительно джазовые критики», или, в конце концов, «может здесь так принято слушать джазовую музыку». Ответ на мой внутренний монолог был частичным – аплодировали только в конце произведения и при полном отсутствии звуков от наших инструментов, и даже, через некоторую паузу, повисшую в пространстве абсолютной тишины. Словно у публики был немой вопрос к нам: «Ну, вы закончили?» Что вдохновляло – аплодисменты, они были громкими и энергичными. Все молчали, никто ничего не пил и не ел. Лишь изредка кто-то кому-то что-то тихо-тихо шептал.
После окончания первого отделения, мне подумалось, что необходимо принимать какие-то меры.
Мне конечно приятно, да что там греха таить, так как слушают здесь – явление редкое, и далеко не везде так слушают! Но всё же. Стоят столики, бар работает, музыканты играют. Никто не уходит, но и нет той реакции, которая обычно ожидается при выступлении в клубе и где посетителям-гостям можно немного расслабиться. Джаз, ведь, это музыка прямого общения публики и исполнителей. Мы оказались в непонятно-странных обстоятельствах, и совершенно новой и загадочной ситуации для нас. Мы волнуемся.
И вначале второго отделения я призываю зрителей помочь нам, и начать уже пить разные вкусные напитки и общаться между собой и с нами как-то оживленнее. А то мы волнуемся, вы – стесняетесь. Как-то нехорошо. Давайте так — мы проявляем свои музыкальные эмоции, а вы уж, пожалуйста, будьте добры, ведь мы здесь и собрались для этого, свои же. И вообще все ненадолго становятся «свои» — когда играют джаз, когда свет разноцветных прожекторов освещает сцену, а на столиках зажжены свечи, когда вы слышите знакомые мелодии, когда на улице прохладно, а здесь уютно, тепло и вас согревает глоток хорошего красного вина или глинтвейна. И за соседним столиком тоже всё хорошо. Там сидит пара молодых людей, а чуть дальше, одиноко и внимательно, подперев подбородок ладонью сжатой в кулак, наблюдает за происходящим мужчина средних лет, он точно разбирается в музыке, судя по выразительному и строгому взгляду на сцену. Есть и опоздавшие, для клубного концерта это правило, девушка — протискивающаяся сквозь плотно расставленные столы и стулья, находит своего знакомого, что-то шепчет ему на ухо и быстро опускается на стул. А прямо перед нами – мужчина и женщина, и парень с длинными волосами забранными в хвост, и очаровательная женщина с короткой стрижкой, и мужчина лет пятидесяти в сером костюме. Кстати, он, мужчина в сером костюме и в галстуке, подходил в перерыве и благодарил нас за приятный вечер, за полученное удовольствие от нашего исполнения. И были после концерта еще те, кто тоже подходил и благодарил, кому, очевидно, понравилось, как мы играем. Да, приличное поведение никто не отменял. Ведь, не обязательно выбегать на сцену и просить у нас наши инструменты — чтобы самому что-нибудь исполнить, и не обязательно в нас кидать чем попало под руку — если вам не нравится наше исполнение, и не обязательно нас просить исполнить то, что вам самим не кажется джазовой музыкой. И тогда всё получится. И музыка, и ваше и наше удовольствие.
И во втором отделении все расслабились. Нам всем стало спокойнее. В зале началось общение: легкий шелест разговоров; подзынькивание бокалов; улыбки и аплодисменты, которые, как мне показалось стали более активными и аргументированными. И после последней композиции в этом концерте, ей стал «Караван» Хуана Тизола, нас обласкали возгласами «Браво!». И это наивысшая оценка нашего путешествия. И это наивысшее достижение джаза – публика и исполнители – единое целое, прямое общение, импровизация, открытость, откровенность и участие. И замечательная заключительная речь Вячеслава Сергеевича. И…
Всем, всем, всем – спасибо!
Гонорар, как говорят профессионалы, мы получили. Этих денег хватило бы на бутылку водки местного производства, или на коробку шоколадных конфет. Месье Шуран молча, и краснея, смотрел на меня. Было понятно, что даже он не ожидал такого денежного вознаграждения. Мы оба смущенно собрали свои инструменты и вещи, и, отправились на ужин. Вячеслав Сергеевич, как и обещал, повез нас в ресторан. Ресторан и ужин оказались такими же скромными как и наш гонорар. Утренний бизнес-ланч этой ресторации, с подсохшей картошечкой и очень малым количеством салата из огурцов, мы решили смочить коньячком на собственные сбережения. Рыбка у месье Шурана тоже быстро закончилась, и мы с радостью разделили мой кусочек рыбы, и, закусили этим очередную порцию коньячка.
Послушав рассказы Вячеслава Сергеевича, о его видении джаза в России, о более и менее достойных представителей Российской культуры, отправились на вокзал. А обзорная ночная экскурсия, на личном автомобиле директора, стала заключительной квинтэссенцией нашего путешествия.
На вокзале мы месье Шураном обменялись мнением о гонораре. Выпили пивка. Пришли к выводу, что ничего сверх естественного, и хорошо, что дорога оплачена. Потом, еще выпив пивка, пришли к выводу, что в Росси действительно трудно, и не только с джазом. И в разговоре появились нотки сострадания к директору джаза города, в котором, мы играли концерт. И вообще, кому нужна такая сложная музыка, а уж платить за нее… А вот если бы мы знали все подводные камни и тонкости организации такого дела как концерт, то наверное бы мы не играли. Точно. Не играли бы. Потому, что не логично. Уж очень разные это планеты – исполнитель и организатор. А если неизвестный исполнитель, то разговор короткий. Так что всё хорошо. И хвала небесам и директору, что есть где играть. И вообще, попробуй-ка пригласить, оплатить, дорогу, накормить опять же. А ещё ведь и здание джаза, т.е помещение в котором находится этот джаз: — этажи, свет, окна, двери, аппаратура, библиотека, репетиционные комнаты, звукозаписывающая студия, кафе, персонал и кулер. Всё не просто. Не просто. За всё своя плата.
— В-в-вставай, слышь, в-в- вставай. Х-х-хорош дрыхнуть. Надо еще …это…б-б-бельё… Ха-ха-ха… П-п-п-приехали. Пойдем.
У меня шумело в голове. Несколько секунд пытаясь отойти от сна, и понять где я нахожусь, я шарил взглядом по комнате, вглядываясь в лицо и фигуру разбудившего меня человека. Комнатой оказалось плацкартное купе. Приглушенный свет и призыв к подъему, темные окна вагона и очередь из выходивших пассажиров, всё это дало основание мне понять, что поезд стоит, что раннее утро, что мы приехали.
Встаю. Иду. Организм во всё своем «великолепии» протестует – песок в глазах, неуверенная походка со сменой ритма, резковатая слуховая реакция на звуки вокзала и пассажиров со скарбом, и легкое головокружение говорящее, естественно, о принятых вчера напитках разной крепости. Всё правильно. Начали за здравие, а кончили за …, именно! Коньяк, коньяк, коньяк, ещё коньяк. Всё остальное время – п-и-и-и-во! Ожидание поезда. Кальмары, сухарики и опять п-и-и-и-во. Посадка на поезд. И п-и-и-и-во, и даже как говорят наши украинские друзья п-ы-ы-ы-во тоже. И так под стук колес…устали…заснули и…. И вот мы стоим с месье Шураном у входа в метро.
— Т-т-ты в метро? – спросил меня месье Шуран.
— Не-е. Я на электричке, с Казанского. Мне так удобнее. А там, на автобусе, прям до дома.
Мы буднично пожали друг другу руки. И быстрёхонько разошлись по своим направлениям. Разошлись как поезда, корабли, самолеты, или космические странники – метеориты с астероидами, как снаряды пущенные навстречу, как матрацы на речке или море с беззаботно-обгорающе-отдыхающими, и, как круги на воде в конце концов. Плюх …. И разошлись.
© Евгений М. Климов /Россия. Город геройских героев и надежд. 30 июня 2011г./